Петрухина Н.М.
ОБРАЗ ИВАНА КАРАМАЗОВА: ЛИКИ ХРИСТА И АНТИХРИСТА (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА Ф. ДОСТОЕВСКОГО «БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ») *
Аннотация:
в статье определяется актуальность кодовых открытий творчества Достоевского для мирового литературного процесса ХХ века, рассматривается концепция Достоевского в системе интертекстуального «диалога» с библейскими мотивами.
Ключевые слова:
многомерность образа, психологизм, внутренний мир, антиномичность
Рассматривая рецептивное поле современной русской литературы, С.Е. Трунин подчёркивает, что «обращение к классике стимулирует выработку новых моделей мышления. Большое внимание к культурному и литературному наследию определяется рядом факторов: во-первых, классика выступает как одна из констант в осуществляемой переоценке ценностей, во-вторых, благодаря такой переоценке вырабатываются новые формы мышления, в-третьих, обращение к классике помогает лучше понять современность и ее определенные явления, а иногда происходит и спор с теми идеями, которые не прошли проверку временем» [3, с. 78]. Как и для мирового литературного процесса ХХ, так и для современного литературного процесса обращение к творчеству Достоевского продолжает оставаться знаковым. Особенно актуализированы вопросы психологического и религиозно-философского обоснования «катарсичности» как эволюционной составляющей в развитии личности, определение «бесовщины» как формы онтологического бытования, продолжают быть значимыми кодовые открытия писателя такие, как принцип карнавализации, пространственно-временная модель текста, обозначенная М. Бахтиным как «хронотоп», «пороговость» бытия и сознания личности, субъектная организация романного пространства. Психологическая сложность и неоднозначность в художественной интерпретации «человека в человеке», «человекобожеского начала» и «богочеловеческой» составляющей Ф. М. Достоевского во многом сокрыта в той глубинной многомерности «внутреннего мира» его героев, которая детерминирована авторской многозначностью понимания смысла человека и его бытия. У Достоевского в принципе нет одномерных образов – в каждом его герое-злодее присутствует и некое внутреннее страдальческое самопожертвование, а в самом «святом» образе таится некая греховность или тяга к ней. Не случайно Л. Гинзбург писала о том, что «многозначительность и многозначность романа тайны Достоевский перенес на психологическую характеристику своих героев. Истолкование мотивов поведения персонажа неоднократно меняется по ходу романа, и каждая новая разгадка отнюдь не является окончательной» [1, с. 286]. Точка зрения Л. Гинзбург свидетельствует о том, что Ф.М. Достоевского прежде всего интересовало необъяснимое в психологии и поведении человека. В каждом герое Достоевского происходит отчаянная борьба между утверждением жизни и ее отрицанием, между верой и неверием, светлой и темной сторонами человеческой души. Но для писателя человеческая личность имеет абсолютную ценность во всем своем противоречии. В каждом человеке проявляется и «лик Божий», и определенное несовершенство, греховность, которые взаимообуславливают друг друга, они неразрывно связаны, вместе составляя природу человека. Иван Карамазов герой романа «Братья Карамазовы» не верит, что можно любить несовершенных близких людей. «Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое – пропала любовь» [2, с. 268]. Его неприятие человека обусловлено требованием от людей абсолютной безгрешности и поэтому Иван не принимает «мира Божьего» как отражения бытия несовершенного человека. Следовательно, представление о святости у Достоевского, понятие веры, находятся в непосредственной связи с представлениями о природе человека, об антиномичности человеческого бытия. Писатель считает, что в гармонии должны находиться две противоположные, и одновременно взаимно дополняющие, взаимно обусловливающие, стороны сущности человека. «Но в том и великое, что тут тайна, – что мимоидущий лик земной и вечная истина соприкоснулись тут вместе. Пред правдой земною совершается действие вечной правды» [2, с. 330]. Человек также глубок, как все мироздание в целом, и так же непознаваем в полной мере, как это мироздание. Вся метафизическая глубина личности наиболее полно раскрывается в его поисках, в которых мы наблюдаем раздвоенность человека: с одной стороны, абсолютной невозможности своего бытия в безбожии, а с другой – бунт против Бога, неприятие мира Божьего и утверждение человекобожества. Поиск веры у Ф.М. Достоевского всегда соотнесен со страданиями, мучительными терзаниями сердца, которые происходят от «глубокой совести», и, следовательно, не могут быть напрасными и обязательно зачтутся человеку. «Но благодарите творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукой мучиться, «горняя мудрствовати и горних искати, наше бо жительство на небесех есть. Дай вам Бог, чтобы решение сердца вашего постигло вас еще на земле, и да благославит Бог пути ваши!» [2, с. 82]. Иван Карамазов поистине испытывает страшные мучения. не видит путей решения для себя вопроса веры и оснований существования мира. Риторическое восклицание, что «если спасутся только избранные, то для чего же тогда создавался мир?» соотносится личностным выстраданным тезисом: «И какая же гармония, если ад: я простить хочу и обнять хочу, я не хочу, чтобы страдали больше» [2, с. 277] и страстным желанием торжества справедливости: «Что мне в том, что виновных нет и что я это знаю – мне надо возмездие, иначе ведь я истреблю себя. И возмездие не в бесконечности где-нибудь и когда-нибудь, а здесь уже на земле, и чтоб я его сам увидал. Я веровал, я хочу сам и видеть, а если к тому часу буду уже мертв, то пусть воскресят меня, ибо если все без меня произойдет, то будет слишком обидно. Не для того же я страдал, чтобы собой, злодействами и страданиями моими унавозить кому-то будущую гармонию» [2, с. 276]. Но самая искренняя вера не защищает от страданий, очищающих, искупительных страданий, через которые может произойти возрождение Человека. Однако человеку трудно понять смысл страданий невинных, особенно детей, трудно понять замыслы Бога, допускающего эти страдания, и соотнести их с представлениями об абсолютной благости Бога, о высшей справедливости. Потому что, безмерность страданий невинных ставит проблему необходимости их искупления. «Видишь ли, Алеша, ведь, может быть, и действительно так случится, что когда я сам доживу до того момента али воскресну, чтоб увидеть его, то и сам я, пожалуй, воскликну со всеми, смотря на мать, обнявшуюся с мучителем ее дитяти: «Прав ты, Господи!», но я не хочу тогда восклицать. Пока еще не время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к «Боженьке»! Не стоит потому, что слезки его остались неискупленными. Они должны быть искуплены, иначе не может быть и гармонии. Но чем, чем ты искупишь их? Разве это возможно? Неужто тем, что они будут отомщены? Но зачем мне их отмщение, зачем мне ад для мучителей, что тут ад может поправить, когда те уже замучены?» [2, с. 276]. Именно такова таинственная суть человека: он не может существовать без Бога в душе, и сам почитает в себе это Божеское как святыню, но в то же и восстает против Бога своего. В человеке заключен не только лик Христа, но и лик Антихриста.
Номер журнала Вестник науки №5 (86) том 3
Ссылка для цитирования:
Петрухина Н.М. ОБРАЗ ИВАНА КАРАМАЗОВА: ЛИКИ ХРИСТА И АНТИХРИСТА (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА Ф. ДОСТОЕВСКОГО «БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ») // Вестник науки №5 (86) том 3. С. 1150 - 1154. 2025 г. ISSN 2712-8849 // Электронный ресурс: https://www.вестник-науки.рф/article/23130 (дата обращения: 12.07.2025 г.)
Вестник науки © 2025. 16+